Франц Кафка. Биография

Четвёртая глава - Вплоть до публикации «Созерцаний». Часть 2

«Собственно говоря, слишком натянута и притом очень банальна мысль, будто в ОДНОЙ книге следует давать слово только ОДНОМУ автору. И если мы, два друга, разделили это наше путешествие и, кроме того, даже в своих помыслах на чужой земле все время находились столь близко друг к другу, то не должны ли мы иметь право сделать так в этой родственной книге? И если теперь эти обе сходные вариации на одну тему даже не возникли бы друг без друга, хотя оба автора с комически и умышленно друг перед другом преувеличенной боязнью таились бы или в пылу соперничества досаждали просьбами о помощи третьему спутнику по путешествию, моему брату Отто? Ежели эти вариации, таким образом, связаны друг с другом, дополняют, разъясняют, приукрашивают? А что если мы и хотели этого? И ни о чем другом и речи не шло?» Корректура верстки обеих вещей принадлежала мне. Я гордился тем, что способствовал такому способу публикации первой книги Кафки. но, к сожалению, это оказалось лишь добрым намерением. В конце концов книга оказалась слишком объемистой, по желанию издателя пришлось, наряду со многими другими эссе, и оба наших их готового набора поместить в приложение.

Статья, как таковая, правда, не была для меня конечной целью, она должна была послужить лишь импульсом чтобы возобновить во Франце радость творчества. Этого результата я достиг. Правда, при постоянном значительном сопротивлении, которым упрямый автор приводил меня в ужас. Неоднократно я, словно бичом, подгонял и заставлял его, естественно, не в полном смысле этих слов, а раз за разом с помощью все новых способов и окольных путей, во всяком случае, я не позволил теперь уже его дару застаиваться. Иной раз он благодарил меня за это. Но частенько со своим наставничаньем я был ему даже в тягость, он посылал меня к дьяволу, свидетель этого его Дневники. Я чувствовал это, но сие было для меня не так важно. Для меня речь шла разве только о вспомоществовании даже вопреки желанию друга. — так что если вообще это попало в Дневники, я ставлю себе в заслугу. Тетради Франца в одну восьмую долю листа выросли непосредственно из небольших заметок о наших путешествиях, в известной мере были их продолжением в Кафке уже образовалась и бодрствовала тенденция отдавать себе отчет в им пережитом, получив новую пищу от нашего совместного репортажа о путешествии и теперь вырабатывающаяся систематически. Именно этого я и хотел. Ведь для Кафки Дневник имел не только автобиографическое значение, но и служил для обуздания чувств.²² среди замечаний личного характера находились отрывки, которые затем, позднее, вошли в его первую книгу «Созерцания», к тому же эти немногие им опубликованные отрывки по своей сущности не отличались от дневниковых записей; мы не знаем, почему одни автор счел достойными книги, воздержавшись от публикации прочих. В тексте Дневников также находится множество более или менее солидных фрагментов новелл, до тех пор пока, сконцентрировавшись, внезапно мощным факелом не вспыхнул первый большой законченный рассказ «Приговор». С ним последовал (в ночь я 22 на 23 сентября 1912 года) прорыв писателя к свойственной ему форме, окончательному высвобождения мощного и неповторимого в своем роде гениального писателя.

Путешествие во время отпуска на следующий год (октябрь 1910 года) состоялось в Париж. Кафка, моя брат и я. — Наш дружеский союз расширился, хотя формирование его началось несколькими годами раньше. Я привел Кафку к Ф. Велчу и О. Бауму. Проницательный философ²³ («Помилование и свобода», «Раскованность сердца» его основные работы, далее вместе со мной составленное исследование «Воззрение и понятие») как писатель чувствовал симпатии к Кафке, поскольку союз четырех был абсолютно неповторим, то и между заключившими дружественный союз с партнерами преобладало искренние, никогда не омрачившиеся размолвками высокие отношения. Регулярные встречи вчетвером в течение многих лет определили четкий ритуал нашей жизни. о своей первой встрече с Кафкой писатель Оскар Баум сообщает в уже выше процитированной статье:

Наша первая встреча все еще сохраняет во мне ясные воспоминания. М. Брод способствовал ей. Он привел тогда Франца Кафку ко мне и прочитал нам в тот осенний вечер 1904 года только что законченную новеллу «Прогулка в темно-красном». Мы были тогда немного старше двадцати лет. Из восторженного обмена мнениями, в который нас вовлекла проблема рассказа, и который, по тогдашней нашей манере, велся чрезвычайно корректно. С бережностью к слову, особенно с моей стороны: «Когда нет необходимости, с помощью стилевой изобразительности, отвлечь от событий, соблазн этого самый преобладающий».

Первое движение, с которым Кафка вошел в мою сторону, оставило во мне сильное впечатление. Он умел подчеркнуть себя. И пока Брод представлял его, безмолвно мне поклонился. Надо полагать, что по отношению ко МНЕ²⁴ это была бессмысленная официальность, которой я мог бы даже не заметить. Его ровно зачесанный пробор, вероятно. Из-за моего одновременного чуть ли чересчур глубокого поклона, мимолетно коснулся моего лба. Я ощутил волнение, причина которого на мгновение не была мною понята полностью. Тут в одно мгновение я понял, что впервые мне представлен человек, давший мне понять, что мой недостаток существует только для меня одного (не благодаря сравнению или подчеркиванию и не благодаря мельчайшему изменению поведения).

Таков он был. Так воздействовала его обычная и естественная отстраненность от целесообразного обыденного, так его расчетливое дистанцирование возвышалось над общепризнанной доброжелательностью (его доброжелательность, напротив, я ощущал при первых встречах по беспричинно повышенной теплоте его голоса, интонации, рукопожатия) в русле человечности.

Такое использование любого невольного жеста, любого будничного слова в его совершенно личном восприятии мира, несмотря на отвлекающую борьбу, всегда обуревавшую его дух, его внешним проявлениям придавало впечатление необычайной живости. Когда он читал вслух это было его главное пристрастие подчеркивалось впечатление отдельных слов при полной ясности каждого звука, временами головокружительный темп речи, совершенно музыкальная широта фраз благодаря бесконечно долгой выдержке и мощному крещендо динамических периодов каковые были присущи и его прозе, иногда завершенным вещам, вроде «Цирковой наездницы», взрощенной из одного-единственного предложения«.

Я не хотел бы у любого создать впечатление, что Кафку застали бы в самом центре «пражской четверки», напротив, его бытие включало знакомство с каждым, кто казался ему единодушно настроенным, и общался по крайней мере он не отказывался от них в те дни, когда бывал здоров. К тем, с кем поддерживал отношения, принадлежали Мартин Бубер, Франц Верфель, Отто Пик, Эрнст Вайс, Вилли Хаас, Рудольф Фукс, в более поздние времена декламатор Людвиг Хардт, Вольфштайн и другие. — По-видимому, еще многим предстоит взять слово дополнить биографию Кафки (Приложения 2 и 3).

Парижское путешествие не удалось из-за небольшого фурункулеза, поразившего Кафку, и неповторимо-ужасающего опыта, приобретенного им в общении с французскими врачами. Через несколько дней он вернулся домой, в Прагу. Кафка бы чувствителен ко всякому изъяну своего здоровья, его мучило любое телесное нарушение, например, даже сыпь, запор или просто не разгибающийся палец ноги. Он с недоверием относился к лекарствам и врачам он желал, чтобы природа сама восстановила равновесие, всеми «ненатуральными» средствами он пренебрегал. — Это стремление усилилось, когда в 1911 году при (вероятно, служебной) поездке в Варнсдорф он познакомился с апостолом природного здоровья промышленником Шнитцером. Я нахожу свидетельство тому в своих заметках (май 1911 года): «В пятницу Кафка приехал в Прагу ни ко мне, ни к Бауму. В конце концов я в следующий четверг, взволнованный, позвонил ему. Он был «таким слабым, совсем конченным, больной желудок, все время дома, так грустно». В пятницу после обеда он навестил МЕНЯ, рассказывал весьма премилые вещи о гостеприимном городе Варнсдорфе, одном «волшебнике», человеке природного здоровья, богатом фабриканте, который исследовал его только шею, спереди и сбоку, сообщил о ядах в спинном мозгу, чуть ли уже чуть не достигшем головного мозга и возникших из-за однообразного образа жизни. Для улучшения здоровья рекомендуются: сон при открытых окнах, солнечные ванны, работа в саду, деятельное участие в работе «Общества природного здоровья» и подписка на издаваемый этим обществом, естественно, под руководством самого фабриканта, журнал. Высказывался против докторов, лекарств, прививок.

Ообъяснял вегетарианство Библии: Моисей водил евреев сорок лет по пустыне, чтобы они стали вегетарианцами. Манна безмясная диета. Мертвые перепела. Страстное желание мяса в горшках египтян. Нще выразительнее высказался Иисус в Новом Завете: Это есть моя плоть, Точка зрения Франца по поводу метода природного здоровья и устремленность к аналогичным реформам свидетельствовали о об утрированном интересе, который из-за добродушных насмешек по поводу глупостей и чудачеств, прокрадывающихся на этом пути, становился пленительно-волнующим. Основополагающим для создания нового здорового человека и использовании при этом таинственной, открыто предлагаемой здоровой мощи природы он усматривал в труде, как в некой позитивной основе, совпадающим с его собственными инстинктами и помыслами. В любое время года он спал при открытом окне. Визитеров Кафки такой свежий холодный воздух в его комнате прямо-таки поражал. Он всегда носил легкую одежду, даже зимой, годами не ел мяса, не пил алкогольных напитков. Когда заболел, то домашний уход в Цюрау в примитивной деревенской обстановке предпочитал санаториям, в которые отправлялся лишь под большим давлением.

Назад | В начало | Читать дальше

---

²² Польза ведения Дневника в том, что с успокоительной ясностью осознаешь перемены, которым непрестанно подвержен, в которые, в общем-то, конечно, веришь, подозреваешь о них и осознаешь, но все время невольно отрицаешь, когда дело доходит до того, чтобы из признания добыть надежду и покой. В Дневнике находишь доказательства того. Что даже в состояниях, которые сейчас кажутся непереносимыми, живешь, смотришь вокруг и записываешь наблюдения, что, таким образом, собственная десница действовала, как сегодня, когда ты благодаря возможности обозреть тогдашнее состояние, правда, поумнел, но с тем большим основанием вынужден признать бесстрашие своего тогдашнего устремления. Сохранившегося несмотря на полное неведение." И: "После расставания по пути домой раскаяние по поводу моего лицемерия и страдание из-за этого лицемерия. Цель настоящей тетради выразить мое отношение к Максу. Что не записано, мерцало перед взором, и результат определялся оптическими случайностями".

²³ Феликс Велч уточнение В.Б.

²⁴ Баум был почти слеп (уточнение В.Б.)